Киевский поход Болеслава I


1018 год         УкраинаУкраина, Киев

Киевская Русь

Нельзя сказать, чтобы «Хроника» Титмара была единственным источником наших знаний о походе польского князя Болеслава I на Киев летом 1018 г., после чего на киевском столе снова на короткое время оказался Святополк Владимирович. Сведения о нем сохранила как древнерусская, так и польская исторические традиции: «Повесть временных лет» и древнейшая польская «Хроника Анонима (или Мартина, как менее верно писалось в старой историографии) Галла». Надо, однако, учитывать, что и та, и другая являются памятниками второго десятилетия XII в. (хотя «Повесть» в данном случае опиралась на летописный свод 60-х годов XI столетия). Как следствие, в обоих источниках рассказ демонстрирует явные черты устного эпического предания: конкретных деталей в нем мало, зато хватает общих слов (этот упрек относится главным образом к Анониму Галлу) или анекдотических подробностей, которые так украшают былинное повествование: о символическом ударе Болеслава своим мечом в Золотые ворота Киева и т.п.

Яркий образчик такого уничижительного для противника баснословия — следующий эпизод из «Хроники Галла Анонима».

В то время как Болеслав с войском спешно двигается к Киеву, «случилось так, что король Руси тогда, по простоте, свойственной этому народу, на лодке ловил удочкой рыбу, а ему вдруг сообщают о приближении короля Болеслава (анахронизм позднего источника: Болеслав I стал королем только в 1025 г., в самом конце своей жизни. — Авт.). Тот никак не мог этому поверить, но в конце концов убедившись, ибо к нему прибывали все новые и новые гонцы, пришел в ужас. Тогда он, поднеся ко рту большой и указательный пальцы, послюнил, как принято у рыболовов, крючок и, говорят, произнес к стыду своего народа следующие слова: “Раз уж Болеслав прилежал не этому занятию (рыболовству. — Авт.), а его обычной забавой служили война и оружие, то Бог решил предать в его руки и этот город, и королевство (regnum) Руси, и сокровища”. Промолвив это, он не долго медля обратился в бегство. Болеслав же, не встречая сопротивления, вступил в великий и богатый город и ударил обнаженным мечом в Золотые ворота» и т.д. К чести древнерусского летописца надо признать, что он нигде не допускает столь наивно-оскорбительных речей в адрес Болеслава. Да, в летопись попали обидные «укоры» Ярославова воеводы Буды Болеславу (общепринятый обычай «задирать» противника перед сражением): «Да то ти прободем трескою чрево твое толстое». Но «от себя» и как бы «объективизируя» повествование летописец тут же прибавляет: «Бе бо Болеслав велик и тяжек, яко и на кони не могы седети, но бяше смыслен».

В довольно пространном рассказе Анонима Галла хватает и просто ошибок, которые легко выявляются при сравнении с летописью и Титмаром. Так, неверно, будто Болеслав дошел до Киева, «не встречая сопротивления». Напротив, поход начался с битвы на берегах Западного Буга у города Волыня, в которой, правда, Ярослав потерпел катастрофическое поражение. Это сражение подробно описано и у Титмара, в польской же хронике припоминания о нем (опять-таки с литературно-эпическими преувеличениями) хотя и сохранились, но отнюдь не на своем месте, а в рассказе о возвращении Болеслава на родину после якобы десятимесячного пребывания в Киеве; кроме того, они легли в основу фантастически-красочного описания некоей победы Болеслава над анонимным «русским королем» в главе 1,10. К слову и ради лучшего понимания стиля польской хронисти- ки XII—XIII вв., отметим, что через сто лет после Анонима Галла другой польский хронист Винцентий (Викентий) Кадлубек, заимствуя в целом это описание в свою «Польскую хронику» (Vin- centii Kadlubek Chronicon Polonorum), продолжает в свою очередь усугублять риторические выдумки предшественника, добавляя, будто после победы русского «короля вместе с первейшими из знати, словно свору собак, на веревке» подвели к Болеславу и т. п.

Все это делает детальное и сухое повествование Титмара источником неоценимым. Приводим его здесь практически целиком.

«VIII, 31. Не следует умолчать и о достойном сожаления бедствии, постигшем Русь, ибо с нашей помощью Болеслав напал на нее с великим войском, нанеся ей большой урон. 22 июля (1018 г. — Авт.) названный герцог, подойдя к некоей реке (Западному Бугу), приказал своим воинам разбить там лагерь и навести необходимые мосты. Король Руси, расположившись со своими воинами близ той же реки, с нетерпением ожидал исхода предстоявшего по взаимному соглашению сражения. Между тем поляки, дразня близкого врага, вызвали его на столкновение, завершившееся нечаянным успехом, так что охранявшие реку были отброшены. Узнав об этом, Болеслав ободрился и, приказав бывшим с ним немедленный сбор, стремительно, хотя и не без труда, переправился через реку. Вражеское войско, выстроившись напротив, тщетно старалось защитить отечество, ибо, уступив в первой стычке, оно не оказало больше серьезного сопротивления. Тогда пало там бесчисленное множество бегущих, победителей же — немного. Из наших погиб славный воин Херик ... С того дня Болеслав, добившись желанного успеха, преследовал разбитого врага, а жители повсюду встречали его с почестями и большими дарами.

VIII, 32. Тем временем Ярослав силой захватил какой-то город, принадлежавший тогда его брату, а жителей увел [в плен]. На город Киев, чрезвычайно укрепленный, по наущению Болеславову часто нападали враждебные печенеги, пострадал он и от сильного пожара. Хотя жители и защищали его, однако он быстро был сдан иноземному войску: оставленный своим обратившимся в бегство королем, он 14 августа принял Болеслава и своего долго отсутствовавшего господина Святополка, благорасположение к которому (возможен также перевод: «милосердие которого». — Авт.), а также страх перед нашими обратили к покорности весь тот край. В соборе святой Софии, который в предыдущем году по несчастному случаю сгорел, прибывших (т.е. Болеслава и Святополка. — Авт.) с почестями, с мощами святых и прочим всевозможным благолепием встретил архиепископ этого города. Там же была мачеха упомянутого короля, его жена и девять сестер; на одной из них, которой он и раньше добивался, беззаконно, забыв о своей супруге , женился старый распутник Болеслав. Там ему были показаны немыслимые сокровища, бблыную часть которых он раздал своим иноземным сторонникам, а кое-что отправил на родину. Среди вспомогательных сил у названного герцога с нашей стороны было триста человек, а также пятьсот венгров и тысяча печенегов. Все они были отпущены по домам, когда вышеупомянутый господин (Святополк. — Авт.) с радостью стал принимать местных жителей, приходивших к нему с изъявлением покорности. В этом большом городе, являющемся столицей того королевства, имеется более четырехсот церквей и восемь рынков, народу же — неведомое множество; до сих пор ему, как и всему тому краю, силами спасавшихся бегством рабов, стекавшихся сюда со всех сторон, а более всего — силами стремительных данов удавалось противостоять весьма разорительным набегам печенегов, а также побеждать другие народы.

VIII, 33. Гордый этим успехом, Болеслав послал к Ярославу архиепископа названного города с просьбой вернуть его (Болеслава. — Авт.) дочь, обещая выдать его (Ярослава. — Авт.) жену, мачеху и сестер. Своего любимца аббата Туни он отправил затем с великими дарами к нашему императору, чтобы и далее заручиться его благосклонностью и поддержкой, уверяя, что все будет делать согласно его желаниям. В близкую Грецию он также отправил послов, обещая ее императору выгоды, если тот будет ему верным другом; в противном же случае — так он заявил — он станет неколебимым и неодолимым врагом греков. Положимся во всем на помощь и поддержку всемогущего Господа, да милосердно явит нам, в чем Его воля и что нам во благо» .

Прежде всего обращает на себя внимание описание самого Киева начала XI в. Надо ли говорить, что ничего подобного в других источниках (и даже более позднего времени) мы не имеем. Чувствуется, что город поразил Титмарова информанта, так что невольно вспоминается оценка Киева в источнике 1070-х годов — хронике Адама Бременского (см.

о ней во Введении, 2.5 и в гл. 4.1), где столица Руси названа ни много ни мало как «соперницей константинопольского скипетра». Археологи, несмотря на все свои успехи в Киеве в течение последних десятилетий, недоуменно разводят руками перед свидетельством Титмара: им нечем подкрепить его слова о восьми киевских рынках, не говоря уже о четырехстах храмах — и это в 1018 г., через каких-либо тридцать лет после крещения! Подобные цифры многим историкам кажутся непомерио преувеличенными. Здесь, конечно же, не исключена возможность ошибки писца (латинское quadringente «четыреста» легко перепутать с quadraginta «сорок», — а мы помним, что текст последних глав не отредактирован хронистом), но надо иметь в виду, что именно в отношении числа церквей сходные данные есть и в других источниках. Так, в Лаврентьевской летописи читаем, что через сто лет в пожаре 1124 г. в Киеве сгорело около шестисот храмов , — а ведь сгорели, конечно же, не все церкви; в поздней (XV в.) «Польской хронике» Яна Длугоша (Ioan- nis Dlugossii Annales seu Cronicae Poloniae) сообщается, что в со-временном хронисту Киеве можно было видеть развалины более трехсот храмов (т.е. речь идет, вероятно, об остатках только ка-менных церквей). Сведения о количестве церковных престолов информант Титмара (а он, видно, был человеком любознательным) без труда мог получить из окружения киевского митрополита.

Последнего Титмар именует «архиепископом», но придавать этому какое-то особое значение, как иногда делают историки (предполагая существование на Руси в это время именно архиепископства, а не митрополии), едва ли возможно. Дело в том, что в Западной церкви митрополитаната как самостоятельного института не было, и термины metropolita, metropolitanus употреблялись в ней только изредка и как синонимы титулу archiepis- copus; о разнице же, которая существовала между митрополитами и архиепископами в Восточной, греко-православной, церкви, хронист вполне мог и не знать. Имени митрополита, встречавшего победителей, въезжавших в город по древнерусскому обычаю в праздничный день (в данном случае — в канун праздника Успения Божьей Матери 15 августа), Титмар не называет, но нм был, должно быть, Иоанн I, упоминаемый на киевской кафедре в первые годы правления Ярослава древнерусскими памятниками Борисо-Глебского цикла.

Если и Болеслав, и, как уверяет летопись, Святополк опирались на поддержку степняков-печенегов, то новгородский князь Ярослав, естественно, использовал наемных варягов. Но известие Титмара о «стремительных данах», оборонявших Киев «до сих пор», показывает, что наемный варяжский корпус существовал при Владимире и в Киеве. «Данами» в хронике Титмара, как и во многих других западноевропейских источниках, именуются скан-динавы вообще, а не только собственно датчане.

Крайне любопытны сведения о женской половине княжеского семейства, о которой, как правило, молчат древнерусские источники. Так, они ничего не сообщают ни о втором браке Владимира Святославича («мачехе» Ярослава), ни о первом браке самого Ярослава (до женитьбы в 1019 г. на шведке Ингигерд — очевидно, первая супруга Ярослава не пережила катаклизма 1018 г.). Поражает обилие сестер Ярослава, из которых по летописи известны лишь три; видимо, одна или две из них были уже от второго брака Владимира (ср. сведения о женитьбе ок. 1038 г. на Владимировне двадцатидвухлетнего польского князя Казимира I; см.: гл. 4.2). Но особенно интересно известие, будто на одной из них «беззаконно ... женился старый распутник Болеслав», который и «раньше» ее «добивался». Этот факт известен и Анониму Галлу; польский хронист даже представляет оскорбительный отказ Ярослава выдать свою сестру за Болеслава главной причиной похода 1018 г., но при этом изображает Владимировну не женой, а наложницей польского князя, таким образом отомстившего за оскорбление. Так же излагают дело и некоторые списки «Повести временных лет», где сказано, что Болеслав «положи себе на ложи Передсла- ву, дщерь Володимерю, сестру Ярославлю», а, оставляя Киев, «поволочи» ее с собою (Передслава являлась сестрой Ярослава не только по отцу, но и по матери, будучи дочерью Владимира от Рогнеды, как и Ярослав). Почему же умалчивает об этом Титмар? Что могло помешать ему лишний раз подчеркнуть бесчинство Болеслава? Очевидно, дело было не так просто, как то изображают поздние польские и древнерусские источники, и статус Передславы как именно наложницы определился лишь после разрыва польского князя со Святополком. В Киеве же Болеслав разыгрывал представление о своем очередном (пятом по счету!) браке, ведя двусмысленную политику: для Генриха II он был (псевдо)лояль- ным вассалом, перед Константинополем выставлял себя хозяином Руси, а перед Святополком и киевлянами хотел выглядеть верным союзником. Эти наблюдения делают понятными недоумения историков по поводу того, кем же мыслил себя польский князь в столице Руси? Уж не хотел ли он сам сесть на киевский стол, как сделал это в Праге в 1003 г.? Как всякая беспринципная политика, поведение Болеслава Храброго создает соблазн для прямо противоположных толкований. Но Титмар не оставляет сомнений в том, что сами киевляне (как и саксонский информант хрониста) считали своим князем не Болеслава, а Святополка, к которому и «приходили с изъявлением покорности».

Отметим еще один генеалогический штрих, показательный тем, что он подтверждает летописную версию о происхождении Святополка «от двух отцов» — Владимира и его брата Ярополка. Болеслав посылает митрополита в Новгород к Ярославу с предложением обменять свою дочь (тот, оказывается, заблаговременно спрятал ее на севере Руси — характерная черта неудачливого полководца, но предусмотрительного политика) на «жену, мачеху и сестер» Ярослава. Не странно ли? Ведь если бы Святополк считал себя Владимировичем, то это были бы также и его «мачеха и сестры». Приходится думать, что он так не считал.

И, наконец, несколько слов о международно-политическом аспекте похода 1018 г. Болеслав, оказывается, имел в своем войске иностранную подмогу — не только традиционных союзников печенегов (вспомним его поход на Русь в 1013 г.), но также венгров и каких-то немцев — очевидно, саксонцев, которых хронист именует «нашими» и которым приписывает даже особую роль при захвате Киева (вряд ли обоснованно). И в 1013 г. польский князь, как скрепя сердце вынужден признаться не любивший Болеслава Титмар, напал на Русь «с нашей помощью». Поскольку обе эти русско-польские войны, при Владимире и при Ярославе, следовали непосредственно за заключением польско-немецкого мира (в 1013 г. — в Мерзебурге, в 1018 г. — в Будишиие— Баутцене), то невольно возникает подозрение, что немецкий отряд в польском войске состоял не просто (или не только) из саксонских иаемников-добровольцев, но являлся официальной военной помощью Генриха II, обусловленной условиями Буди- шинского мира. О том же свидетельствует и посольство Болеслава к Генриху из захваченного Киева. Кстати говоря, триста копий по тем временам были довольно внушительной силой, коль скоро речь шла о панцирных воинах.

Такая ситуация стала причиной явно угадывающегося двой-ственного отношения Титмара к киевскому походу 1018 г. С одной стороны, он не без гордости подчеркивает роль, которую сыграли в нем саксонцы (возможно, она сильно преувеличена — ведь мы имеем дело с рассказом саксонского хрониста со слов саксонского воина), а также непривычную лояльность польского князя по отношению к германскому императору (Генрих II короновался императором в Риме в 1014 г.), с другой — он слишком сильно не любил Болеслава, чтобы сочувствовать его успеху, который откровенно именует «достойным сожаления бедствием», а финальная фраза (пусть Господь «явит, в чем Его воля и что нам во благо») недвусмысленно выдает прямо-таки растерянность мерзебургского епископа перед лицом условий Будишинского мира с Польшей. Русь явно рассматривалась Титмаром (и в этом он не был одинок, представляя интересы антипольской партии Генриха II последовательнее, чем сам Генрих II) как политический противовес слишком дерзкой внешней политике Болеслава Храброго. К такому же выводу приводят и наблюдения над употребляемой в хронике титулатурой.

Ссылка на источник: http://sci.house/istoriya-ukrainyi/kievskiy-pohod-boleslava-svyatopolka-61162.html


Фотографии о событии

Видеозаписи о событии



Связь с другими материалами